Полина по-прежнему стояла с книжкой в руках («Как памятник Рою Кретчендорскому!» — подумалось Палладе) и совершенно не собиралась помогать бывшей коллеге в поисках. Она лишь многозначительно похлопывала себя «фолиантом» по ладони. Внутри Фанни что-то всколыхнулось — как отзвук некоего воспоминания. Точнее — наплыв друг на друга двух воспоминаний, будто из различных сознаний.
Перед глазами сам собой возник образ красавчика-Сашки, объекта юношеской влюбленности Фаины. Были и записочки от любимого одноклассника, такие глупые признания с сердечками и чужими стишками о «розах и слезах»… Фанни стеснялась своей строгой мамы, но выбрасывать любовные послания было жалко. Приходилось прятать их в этой невинной книжке — толстая картонная обложка расслаивалась от старости, и между слоями без помехи входили дорогие сердцу листочки бумаги.
Второй «слой» воспоминаний: она берет книгу и заталкивает туда два малюсеньких диска-накопителя, а руки у нее… мужские.
Паллада взяла книгу, повертела так и эдак. Присутствие повсюду «мух»-соглядатаев смущало, приходилось тянуть резину, дабы все выглядело правдоподобно и не вызвало подозрений у Лаунгвальд:
— Моя любимая детская книжка… Может, забрать ее из этого свинарника?
Буш-Яновская испытующе смотрела на подругу, под правым глазом у нее слегка дрогнуло веко — словно она хотела подмигнуть.
— Сейчас все на накопителях… — продолжала Фанни, и в мозгу у нее все отчетливее проявлялась картина: она уже вспомнила все, что было за две, за три недели, за месяц, за два до сего дня. — А я с детства ретро предпочитаю… Маме тогда пришлось постараться, чтобы найти для меня эту книгу…
Паллада вздохнула, с тоской вспомнив и о матери, погибшей несколько лет назад в авиакатастрофе: она возвращалась с гастролей, произошел сбой в программе, что управляла самолетом, и… Потом говорили, что такое случается раз в сто лет… Отец, Алан Палладас, чтобы избавиться от боли, на целый год зашился в своей работе и почти не выходил из лаборатории. Странно, только сейчас Фаина вдруг четко осознала, что он пережил тогда. Они с отцом старались не разговаривать об этом, выжимать трагедию из памяти. И Фанни, с ее тренированной психикой, это удалось. А Палладасу… да, теперь она знала точно: отец не забыл…
Паллада сунула руку в зазор расслоившейся обложки и поняла, что связанная с Сашкой часть ее личной жизни стала достоянием папаши: поверх записочки приятеля лежали два диска информнакопителя — обычные малюсенькие ДНИ.
— Полина! Кажется, это оно…
Буш-Яновская в меру убедительно изобразила недоверие, но отобрала мини-диски у арестованной и немедленно двинулась к разобранному на составляющие компьютеру.
Над голопроектором возникло мерцание, которое затем сменилось дилетантски сделанным, но довольно качественным изображением отца Фаины. Оформляя запись, он уповал лишь на важность передачи информации, потому голограмма его запечатлелась только по пояс. Фанни с Полиной стояли, глядя на выросшего из стола Алана Палладаса. И вот он, что-то отстроив, кивнул и начал вещать:
— Фи, малышка, я не могу сейчас говорить слишком много. Возможно, что меня как-то прослушивают. Надеюсь, нет. Но в любой момент ситуация может измениться и совсем выйти из-под контроля. Я еще ничего не знаю, кроме того, что иного выхода у меня нет. Запомни две вещи: доверяй твоей подруге Буш-Яновской, что бы она ни делала, и сообщи ей, что «Подсолнух» не получит того, что требовал. Ее Управление может заинтересовать планета Колумб, Город Золотой, главный мост над рекой. Передай ей следующее: «Верхушка шлема, беспрепятственно путешествующая по кругу, закроет мост ровно в полдень и погрузится в волны. Имеющий уши да услышит. Имеющий ум да поймет». Где я нахожусь, вам лучше не знать. Ну а если вы докатились до того, чтобы просмотреть это, то, скорее всего, нам больше не увидеться. На втором диске — частично мой дневник… Постарайся, чтобы он попал в руки Полины, а она уже разберется, как с этим поступить…
— Теперь и отец погиб? — Фанни тупо смотрела на то место, где в воздухе растворилась голограмма.
— А ты надеялся, что она будет сидеть и думать о том, как спасти родного батюшку… — не обращая внимания на ее слова, иронично бросила Полина, а затем наскоро, через линзу, просмотрела информацию со второго диска.
— Что мне теперь делать? С меня снято подозрение?
Буш-Яновская вытащила из глаза линзу, деактивировала ее и извлекла накопитель из руин, когда-то именовавшихся компьютером.
— Эта часть плана отработала. Продолжаем…
Этим же вечером, в присутствии своего мужа Валентина, Полина поведала подруге такое, отчего та подумала, что ее кошмарные галлюцинации не закончились. И еще — Фаине предстояло очень много работы в ближайшее время…
Одесса. Две недели спустя. Июнь 1001 года
Сегодня, благодарение Великому Конструктору, мой последний день в этом городе. Вечерком решающая игра, а потом — адью, Одесса! Что-то я хотел… что-то ведь вертится в голове! Ну будет, будет! Об этом завтра. Что-то должно произойти до завтра, точно знаю. Предчувствие.
Я тщательно одевался. Все эти шулерские «примочки» у меня продуманы до мелочей. Не поверите — даже при моем «ниже среднего» росточке в костюме можно разместить все, что необходимо.
Запонки — моя гордость. Причем ни одна сволочь не сможет придраться: они сделаны не из блестящих материалов, а из кости. Первейшая заповедь шулера: заведомо пожалей соседей по игровому столу, у которых на руках полированные перстни или запонки — возможно, после игры их будут бить. Но такие огрехи допускаются, пожалуй, только начинающими махинаторами: эти ребята еще полагаются лишь на атрибутику, а посему вычислить горе-игрока, пыхтящего и тужащегося в стараниях увидеть в отражении на своих «цацках» карты других, — раз плюнуть. Еще не проученные как следует жизнью, они понятия не имеют, что существует «прикладная психология», на которую, по большому счету, и нужно опираться в нашей нелегкой профессии. «Примочки» и шустрые руки — это уже вторично. Как частенько говорила одна моя подружка, Фанька: «Знать прикуп — это еще только полдела. Главное — суметь потом доехать до Сочи». Забавная девчонка. Мы с нею разбежались с месяц назад, а до сих пор иногда жалею. Хоть и была она почти на голову выше меня. Ей я прощал все, даже это.